М кузмин отличительный признак. Михаил Кузмин: Стихи. ученик ** «*» класса

Михаил Алексеевич Кузмин (1875 - 1936) - выдающийся русский поэт, прозаик, переводчик, композитор - родился 23 сентября (6 октября н.с.) в Ярославле в дворянской семье. Детские годы прошли в Саратове, в 1884 году семья переехала в Санкт-Петербург.

С 1885 жил в Петербурге, учился в гимназии, затем поступил в консерваторию по классу композиции, был учеником Римского-Корсакова, однако консерваторию по болезни не окончил.

В эти годы много путешествует по Италии, Египту и другим странам. Ездит и по старообрядческим селениям севера России. И те и другие впечатления впоследствии найдут отражение в его мировидении и творчестве.

Начал печататься в 1905 году. Первая книга стихов Михаила Кузмина «Сети» вышла в 1908 году. Уже в ней нашли отчетливое выражение основные концепции «акмеизма», которые наиболее ощутимо проявились в его более поздних стихах 1913-1914 гг. («Глиняные голубки»).

Ранняя поэзия Кузмина пронизана духом «мелочей прелестных и воздушных». Но вскоре мотивы «воздушности» сменяются религиозными, в его стихах начинают преобладать уныние, печаль, непрочность человеческого существования («Осенние озера», 1912).

Кузмин требовал от поэта «прекрасной ясности» и обращения к «живому чувству». На практике, однако, это кредо сводилось у него к культу чувственности и жизненных мелочей.

Кузмин приобрел известность как мастер стилизаций и перевоплощений. При этом к прошлому и настоящему он подходил как к условной театрализованной действительности.

После революции Кузмин наряду с поэтическим творчеством много занимался театральной критикой и художественными переводами. Его сборник статей «Условности» (1923) содержит ряд интересных наблюдений над природой театрального и оперного искусства.

В поэтических сборниках 20-х годов («Новый гуль», 1924; «Форель разбивает лед», 1929), в ряде прозаических произведений Kyзьмин развивает принципы создания художественных образов, основанные на гротеске, подчеркнутой условности и стилизации.

Много работал Кузьмин в жанрах прозы и драматургии. Он известен также как переводчик Апулея, Боккаччо, Шекспира, как автор музыки на собственные тексты.

Венок весен

Чье-то имя мы услышим в пути весеннем?

В книжку сердца что напишем в пути весеннем?

Мы не вазы с нардом сладким в подвале темном:

Не пристало спать по нишам в пути весеннем.

Бег реки, ручьев стремленье кружит быстрее,

Будто стало все дервишем в пути весеннем.

Опьянен я светлой рощей, горами, долом

И травой по плоским крышам в пути весеннем!

Не утишим, не утишим в пути весеннем!

Поводырь слепой слепого, любовь слепая,

Лишь тобою мы и дышим в пути весеннем!

Ведет по небу золотая вязь имя любимое.

Шепчу я, ночью долгою томясь, имя любимое.

На площадь выйдя, громко я скажу, все пускай

Любви глашатай, крикну, не стыдясь, имя любимое.

Пускай в темницу буду заточен, славить мне

Не может запретить жестокий князь имя любимое.

Две буквы я посею на гряде желтой настурцией,

Чтоб все смотрели, набожно дивясь, имя любимое.

Пусть рук и языка меня лишат - томными вздохами

Скажу, как наша неразрывна связь, имя любимое!

Кто видел Мекку и Медину - блажен!

Без страха встретивший кончину - блажен!

Кто знает тайну скрытых кладов, волшебств,

Кто счастьем равен Аладину - блажен!

И ты, презревший прелесть злата, почет

И взявший нищего корзину, - блажен!

И тот, кому легка молитва, сладка,

Как в час вечерний муэдзину, - блажен!

А я, смотря в очей озера, в сад нег

И алых уст беря малину, - блажен!

Нам рожденье и кончину - все дает Владыка неба.

Летом жар, цветы весною, гроздья осенью румяной

И в горах снегов лавину - все дает Владыка неба.

И барыш, и разоренье, путь счастливый, смерть

в дороге,

Власть царей и паутину - все дает Владыка неба.

Кравчим блеск очей лукавых, мудрецам седин

почтенье,

Стройной стан, горбунье спину - все дает Владыка

Башни тюрем, бег Евфрата, стены скал, пустынь

просторы,

И куда я глаз ни кину - все дает Владыка неба!

Мне на долю - плен улыбок, трубы встреч,

разлуки зурны,

Не кляну свою судьбину: все дает Владыка неба.

Что, скажи мне, краше радуг? Твое лицо.

Что мудреней всех загадок? Твое лицо.

Что струею томной веет в вечерний час,

Словно дух жасминных грядок? Твое лицо!

Что, как молния, сверкает в день летних гроз

Из-за тяжких, темных складок? Твое лицо.

Что мне в сердце смерть вселяет и бледный страх,

Скорбной горечи осадок? Твое лицо.

Что калитку вдруг откроет в нежданный сад,

Где покой прудов так сладок? Твое лицо!

Что судьбы открытой книга, златая вязь

Всех вопросов, всех разгадок? Твое лицо.

Вверх взгляни на неба свод: все светила!

Вниз склонись над чашей вод: все светила!

В черном зеркале пруда час молчаний

Свил в узорный хоровод все светила.

Двери утра на замке, страж надежен,

Правят верно мерный ход все светила.

Карий глаз и персик щек, светлый локон,

Роз алее алый рот - все светила.

Пруд очей моих, отверст прямо в небо,

Отразил твоих красот все светила.

Легких пчел прилежный рой в росных розах,

Мед сбирают в звездный сот все светила.

Поцелуев улей мил: что дороже?

Ах, смешайте праздный счет, все светила!

Ты - со мной, и ночь полна; утро, медли!

Сладок нам последний плод, все светила!

Я - заказчик, ты - купец: нам пристала взглядов

Ты - прохожий, я - певец: нам пристала взглядов

Ты клянешься, я молчу; я пою и ты внимаешь;

Пусть злословит злой глупец: нам пристала взглядов

Я, прося парчи, перстней, с мудрой тайной амулетов,

Песен дам тебе венец: нам пристала взглядов мена.

Разверни любви устав, там законы ясно блещут,

Ты - судья, а я - истец: нам пристала взглядов

На охоте ты - олень: скоры ноги, чутки уши,

Но и я лихой ловец: нам пристала взглядов мена.

На горе ты стадо пас: бди, пастух, не засыпая:

Я как волк среди овец: нам пристала взглядов мена.

Милый скряга, клад храни: ловкий вор к тебе

крадется,

Ключ хитрей бери, скупец, нам пристала взглядов

Круг оцеплен, клич звучал, выходи на поединок,

Я - испытанный боец, нам пристала взглядов мена.

Птица в клетке, жар в груди, кто нам плен наш

расколдует?

Что ж, летишь ли, мой скворец? нам пристала

взглядов мена.

У меня в душе чертог: свечи тают, ладан дышит,

Ты - той горницы жилец: нам пристала взглядов

Разве раньше ты не знал, что в любви морях

Я - пловец и ты - пловец? нам пристала взглядов

Кто смеется - без ума; кто корит - без

рассужденья;

Кто не понял, тот - скопец: нам пристала взглядов

Что молчишь, мой гость немой? что косишь лукавым

Мой ты, мой ты наконец: нам пристала взглядов

Покинь покой томительный, сойди сюда!

Желанный и медлительный, сойди сюда!

Собаки мной прикормлены, открыта дверь,

И спит твой стражник бдительный: сойди сюда!

Ах, дома мне не спалося: все ты в уме...

С улыбкой утешительной сойди сюда!

Оставь постели мягкие, свой плащ накинь,

На зов мой умилительный сойди сюда!

Луною, что четырнадцать прошла ночей,

Яви свой лик слепительный, сойди сюда!

Нарушено безмолвие лишь звоном вод,

Я жду в тиши мучительной, сойди сюда!

Вот слышу, дверью скрипнули, огонь мелькнул...

Губительный, живительный, сойди сюда!

Всех поишь ты без изъятья, кравчий,

Но не всем твои объятья, кравчий!

Брови - лук, а взгляд под бровью - стрелы,

Но не стану обнимать я, кравчий!

Стан - копье, кинжал блестящий - зубы,

Но не стану целовать я, кравчий!

В шуме пира, в буйном вихре пляски

Жду условного пожатья, кравчий!

Ты не лей вина с избытком в чашу:

Ведь вино - плохая сватья, кравчий!

А под утро я открою тайну,

Лишь уснут устало братья, кравчий!

Как нежно золотеет даль весною!

В какой убор одет миндаль весною!

Ручей звеня бежит с высот в долину,

И небо чисто как эмаль весною!

Далеки бури, ветер с гор холодный,

И облаков прозрачна шаль весною!

Ложись среди ковра цветов весенних:

Находит томная печаль весною!

Влюбленных в горы рог охот не манит,

Забыты сабля и пищаль весною!

Разлука зимняя, уйди скорее,

Любовь, ладью свою причаль весною!

Желанный гость, приди, приди в долину

И сердце вновь стрелой ужаль весною!

Цветут в саду фисташки, пой, соловей!

Зеленые овражки пой, соловей!

По склонам гор весенних маков ковер;

Бредут толпой барашки. Пой, соловей!

В лугах цветы пестреют, в светлых лугах!

И кашки, и ромашки. Пой, соловей!

Весна весенний праздник всем нам дарит,

От шаха до букашки. Пой, соловей!

Смотря на глаз лукавый, карий твой глаз,

Проигрываю в шашки. Пой, соловей!

Мы сядем на террасе, сядем вдвоем...

Дымится кофей в чашке... Пой, соловей!

Но ждем мы ночи темной, песни мы ждем

Любимой, милой пташки. Пой, соловей!

Прижмись ко мне теснее, крепче прижмись,

Как вышивка к рубашке. Пой, соловей!

Нынче праздник, пахнет мята, все в цвету,

И трава еще не смята: все в цвету!

У ручья с волною звонкой на горе

Скачут, резвятся козлята. Все в цвету!

Скалы сад мой ограждают, стужи нет,

А леса-то! а поля-то: все в цвету!

Утром вышел я из дома на крыльцо -

Сердце трепетом объято: все в цвету!

Я не помню, отчего я полюбил,

Что случается, то свято. Все в цвету.

Острый меч свой отложи, томной негой полоненный.

Шею нежно обнажи, томной негой полоненный.

Здесь не схватка ратоборцев, выступающих в кругу,

Позабудь свои ножи, томной негой полоненный!

Здесь не пляска пьяных кравчих, с блеском глаз

стекла светлей,

Оком карим не кружи, томной негой полоненный!

Возлюби в лобзаньях сладких волн медлительную

Словно зыбью зрелой ржи, томной негой

полоненный!

И в покое затворенном из окна посмотришь в сад,

Как проносятся стрижи, томной негой полоненный.

Луч вечерний красным красит на ковре твой ятаган,

Ты о битвах не тужи, томной негой полоненный!

Месяц милый нам задержит, и надолго, утра час, -

Ты о дне не ворожи, томной негой полоненный!

До утра перебирая страстных четок сладкий ряд,

На груди моей лежи, томной негой полоненный!

Змеи рук моих горячих сетью крепкой заплету,

Как свиваются ужи, томной негой полоненный.

Ты дойдешь в восторгах нежных, в новых

странствиях страстей

До последней до межи, томной негой полоненный!

Цепи клятв, гирлянды вздохов я на сердце положу,

О, в любви не бойся лжи, томной негой полоненный.

Зачем, златое время, летишь?

Как всадник, ногу в стремя, летишь?

Зачем, заложник милый, куда,

Любви бросая бремя, летишь?

Ты, сеятель крылатый, зачем,

Огня посея семя, летишь?!

Что стоишь ты опечален, милый гость?

Что за груз на плечи взвален, милый гость?

Проходи своей дорогой ты от нас,

Если скорбью не ужален, милый гость!

Ах, в гостинице закрытой - три двора

Тем, кто ищет усыпален, милый гость.

Трое кравчих. Первый - белый, имя - Смерть;

Глаз открыт и зуб оскален, милый гость.

А второй - Разлука имя - красный плащ,

Будто искра наковален, милый гость.

Третий кравчий, то - Забвенье, он польет

Черной влагой омывален, милый гость.

Слышу твой кошачий шаг, призрак измены!

Вновь темнит глаза твой мрак, призрак измены!

И куда я ни пойду, всюду за мною

По пятам, как тайный враг, - призрак измены.

В шуме пира, пляске нег, стуке оружий,

В буйстве бешеных ватаг - призрак измены.

Горы - голы, ветер - свеж, лань быстронога,

Но за лаем злых собак - призрак измены.

Ночь благая сон дарит бедным страдальцам,

Но не властен сонный мак, призрак измены.

Где, любовь, топаза глаз, памяти панцирь?

Отчего я слаб и наг, призрак измены?

Насмерть я сражен разлукой стрел острей!

Море режется фелукой стрел острей!

Память сердца беспощадная, уйди,

В грудь пронзенную не стукай стрел острей!

Карий блеск очей топазовых твоих

Мне сиял любви порукой, стрел острей.

Поцелуи, что как розы зацвели,

Жгли божественной наукой, стрел острей.

Днем томлюсь я, ночью жаркою не сплю:

Мучит месяц сребролукий, стрел острей.

У прохожих я не вижу красоты,

И пиры мне веют скукой, стрел острей.

Что калека, я на солнце правлю глаз,

И безногий, и безрукий - стрел острей.

О, печаль, зачем жестоко так казнить

Уж израненного мукой, стрел острей?

Дней любви считаю звенья, повторяя танец мук,

И терзаюсь, что ни день я, повторяя танец мук!

Наполняя, подымая кубок темного вина,

Провожу я ночи бденья, повторяя танец мук.

Пусть других я обнимаю, от измены я далек, -

Пью лишь терпкое забвенье, повторяя танец мук!

Что, соседи, вы глядите с укоризной на меня?

Я несусь в своем круженьи, повторяя танец мук.

Разделенье и слиянье - в поворотах томных поз;

Блещут пестрые каменья, повторяя танец мук.

И бессильно опускаюсь к гиацинтовым коврам,

Лишь глазами при паденьи повторяя танец мук.

Кто не любит, приходите, посмотрите на меня,

Чтоб понять любви ученье, повторяя танец мук.

От тоски хожу я на базары: что мне до них!

Не развеют скуки мне гусляры: что мне до них!

Кисея, как облак зорь вечерних, шитый баркан...

Как без глаз, смотрю я на товары: что мне до них!

Голубая кость людей влюбленных, ты, бирюза,

От тебя в сердцах горят пожары: что мне до них!

И клинок дамасский уж не манит: время прошло,

Что звенели радостью удары: что мне до них!

Сотню гурий купишь ты на рынке, был бы кошель,

Ах, Зулейки, Фатьмы и Гюльнары: что мне до них!

Не зови меня, купец знакомый, - щеголь ли я?

Хороши шальвары из Бухары: что мне до них!

Алость злата - блеск фазаний в склонах гор!

Не забыть твоих лобзаний в склонах гор!

Рог охот звучит зазывно в тишине.

Как бежать своих терзаний в склонах гор?

Верно метит дротик легкий в бег тигриц,

Кровь забьет от тех вонзаний в склонах гор.

Пусть язык, коснея, лижет острие -

Тщетна ярость тех лизаний в склонах гор.

Крик орлов в безлесных кручах, визги стрел,

Хмель строптивых состязаний в склонах гор!

Где мой плен? к тебе взываю, милый плен!

Что мне сладость приказаний в склонах гор?

Горный ветер, возврати мне силу мышц

Сеть порвать любви вязаний в склонах гор.

Ночь, спустись своей прохладой мне на грудь:

Власть любви все несказанней в склонах гор!

Я лежу, как пард пронзенный, у скалы.

Тяжко бремя наказаний в склонах гор!

Летом нам бассейн отраден плеском брызг!

Блещет каждая из впадин плеском брызг!

Томным полднем лень настала: освежись -

Словно горстью светлых градин - плеском брызг!

Мы на пруд ходить не станем, окропись -

Вдалеке от тинных гадин - плеском брызг!

Ах, иссохло русло неги, о, когда

Я упьюсь, лобзаний жаден, плеском брызг?

И когда я, бедный странник, залечу

Жар больной дорожных ссадин плеском брызг?

Встречи ключ, взыграй привольно, как и встарь,

(О, не будь так беспощаден!) плеском брызг!

Несносный ветер, ты не вой зимою:

И без тебя я сам не свой зимою!

В разводе с летом я, с теплом в разводе,

В разводе с вешней бирюзой зимою!

Одет я в траур, мой тюрбан распущен,

И плащ с лиловою каймой зимою.

Трещи, костер из щеп сухих. О, сердце,

Не солнце ль отблеск золотой зимою?

Смогу я в ларчике с замком узорным

Сберечь весну и полдня зной зимою.

Печати воск - непрочен. Ключ лобзаний,

Вонзись скорей в замок резной зимою!

Разлуке кровь не утишить; уймется

Лишь под могильною плитой зимою!

Когда услышу в пеньи птиц: «Снова с тобой!»?

И скажет говор голубиц: «Снова с тобой!»?

И вновь звучит охоты рог, свора собак,

И норы скрытые лисиц: «Снова с тобой!»

Кричит орел, шумит ручей - все про одно, -

И солнца свет, и блеск зарниц: «Снова с тобой!»

Цветы пестро цветут в лугах - царский ковер -

Венец любви, венок цариц - «Снова с тобой!»

Опять со мной топаза глаз, розовый рот

И стрелы - ах! - златых ресниц! Снова с тобой!!

Зову: «Пещерный мрак покинь, о Дженн! сильно

заклятье!

Во тьме, в огне, одет иль обнажен! сильно заклятье!

Я снял печать с дверей твоих пещер, тайные знаки;

К моим ногам ползи, как раб согбен! сильно

заклятье!

Стань дымом, рыбой, львом, змеей, женой, отроком

Игра твоих бесцельна перемен. Сильно заклятье!

Могу послать тебя, куда хочу, должен лететь ты,

Не то тебя постигнет новый плен. Сильно заклятье!

Не надо царства, кладов и побед; дай мне увидеть

Лицом к лицу того, кто чужд измен. Сильно

заклятье!

О факел глаз, о стан лозы, уста, вас ли я вижу?!

Довольно, Дженн, твой сон благословен.

Сильно заклятье!»

Он пришел в одежде льна, белый в белом!

«Как молочна белизна, белый в белом!»

Томен взгляд его очей, тяжки веки,

Роза щек едва видна: «Белый в белом,

Отчего проходишь ты без улыбки?

Жизнь моя тебе дана, белый в белом!»

Он в ответ: «Молчи, смотри: дело Божье!»

Белизна моя ясна: белый в белом.

Бело - тело, бел - наряд, лик мой бледен,

И судьба моя бледна; белый в белом!

{* Газэлы 25, 26 и 27 представляют собою вольное переложение

стихотворных отрывков, вставленных в «1001 ночь», написанных, впрочем, не в

форме газэл. Взято по переводу Mardrus (t. VI. "Aventure du poete

Abou-Nowas», pgs. 68, 69 et 70, nuit 288). }

Он пришел, угрозы тая, красный в красном,

И вскричал, смущенный, тут я: «Красный в красном!

Прежде был бледнее луны, что же ныне

Рдеют розы, кровью горя, красный в красном?»

Облечен в багряный наряд, гость чудесный

Улыбнулся, так говоря, красный в красном:

«В пламя солнца вот я одет. Пламя - яро.

Прежде плащ давала заря. Красный в красном.

Щеки - пламя, красен мой плащ, пламя - губы,

Даст вина, что жгучей огня, красный в красном!»

Черной ризой скрыты плечи. Черный в черном.

И стоит, смотря без речи, черный в черном.

Я к нему: «Смотри, завистник-враг ликует,

Что лишен я прежней встречи, черный в черном!

Вижу, вижу: мрак одежды, черный локон -

Черной гибели предтечи, черный в черном!»

Каких достоин ты похвал, Искандер!

Великий город основал Искандер!

Как ветер в небе, путь прошел к востоку

И ветхий узел разорвал Искандер!

В пещеру двух владык загнав навеки,

Их узы в ней заколдовал Искандер!

Влеком, что вал, веленьем воль предвечных,

Был тверд средь женских покрывал Искандер.

Ты - вольный вихрь, восточных врат воитель,

Воловий взор, луны овал, Искандер!

Весь мир в плену: с любви свечой в деснице

Вошел ты в тайный мой подвал, Искандер.

Твой страшен вид, безмолвен лик, о дивный!

Как враг иль вождь ты мне кивал, Искандер?

Желаний медь, железо воль, воитель,

Ты все в мече своем сковал, Искандер.

Волшебник светлый, ты молчишь? вовеки

Тебя никто, как я, не звал, Искандер!

Взглянув на темный кипарис, пролей слезу,

любивший!

Будь ты поденщик, будь Гафиз, пролей слезу,

любивший!

Белеет ствол столба в тени, покоя стражник строгий,

Концы чалмы спустились вниз; пролей слезу,

любивший!

Воркует горлиц кроткий рой, покой не возмущая,

Священный стих обвил карниз: пролей слезу,

любивший.

Здесь сердце, путник, мирно спит: оно любовью

Так нищего питает рис; пролей слезу, любивший!

Кто б ни был ты, идя, вздохни; почти любовь,

прохожий,

И, бросив набожно нарцисс, пролей слезу,

любивший!

Придет ли кто к могиле нег заросшею тропою

В безмолвной скорби темных риз? пролей слезу,

любивший.

Я кладу в газэлы ларь венок весен.

Ты прими его как царь, венок весен.

Песни ты сочти мои, - сочтешь годы,

Что дает тебе, как встарь, венок весен.

Яхонт розы - дни любви, разлук время -

Желтых крокусов янтарь - венок весен.

Коль доволен - поцелуй, когда мало -

Взором в сердце мне ударь, венок весен.

Я ошибся, я считал лишь те сроки,

Где был я твой секретарь, венок весен.

Бровь не хмурь: ведь ящик мой с двойной крышкой,

Чтоб длинней был календарь, венок весен!

1 Как песня матери над колыбелью ребенка, как горное эхо, утром на пастуший рожок отозвавшееся, как далекий прибой родного, давно не виденного моря, звучит мне имя твое трижды блаженное: Александрия! Как прерывистый шепот любовных под дубами признаний, как таинственный шум тенистых рощ священных, как тамбурин Кибелы великой, подобный дальнему грому и голубей воркованью, Звучит мне имя твое трижды мудрое: Александрия! Как звук трубы перед боем, клекот орлов над бездной, шум крыльев летящей Ники, звучит мне имя твое трижды великое: Александрия! 2 Когда мне говорят: "Александрия", я вижу белые стены дома, небольшой сад с грядкой левкоев, бледное солнце осеннего вечера и слышу звуки далеких флейт. Когда мне говорят: "Александрия", я вижу звезды над стихающим городом, пьяных матросов в темных кварталах, танцовщицу, пляшущую "осу", и слышу звук тамбурина и крики ссоры. Когда мне говорят: "Александрия", я вижу бледно-багровый закат над зеленым морем мохнатые мигающие звезды и светлые серые глаза под густыми бровями, которые я вижу и тогда, когда не говорят мне: "Александрия!" 3 Вечерний сумрак над теплым морем, огни маяков на потемневшем небе, запах вербены при конце пира, свежее утро после долгих бдений, прогулка в аллеях весеннего сада, крики и смех купающихся женщин, священные павлины у храма Юноны, продавцы фиалок, гранат и лимонов, воркуют голуби, светит солнце, когда увижу тебя, родимый город!

Александрийские песни: Отрывки

1 Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, все мы четыре любили, но все имели разные "потому что": одна любила, потому что так отец с матерью ей велели, другая любила, потому что богат был ее любовник. третья любила, потому что он был знаменитый художник, а я любила, потому что полюбила. Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, все мы четыре желали, но у всех были разные желанья: одна желала воспитывать детей и варить кашу, другая желала надевать каждый день новые платья, третья желала, чтобы все о ней говорили, а я желала любить и быть любимой. Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, все мы четыре разлюбили, но все имели разные причины: одна разлюбила, потому что муж ее умер, другая разлюбила, потому что друг ее разорился, третья разлюбила, потому что художник ее бросил, а я разлюбила, потому что разлюбила. Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, а, может быть, нас было не четыре, а пять? 2 Что за дождь? Наш парус совсем смок, и не видно уж, что он - полосатый. Румяна потекли по твоим щекам, и ты - как тирский красильщик. Со страхом переступили мы порог низкой землянки угольщика; хозяин со шрамом на лбу растолкал грязных в коросте ребят с больными глазами и, поставив обрубок перед тобою, смахнул передником пыль и, хлопнув рукою, сказал: "Не съест ли лепешек господин?" А старая черная женщина качала ребенка и пела: "Если б я был фараоном, купил бы я себе две груши: одну бы отдал своему другу, другую бы я сам скушал..."

* * *

Ах, уста, целованные столькими, Столькими другими устами, Вы пронзаете стрелами горькими, Горькими стрелами, стами. Расцветете улыбками бойкими Светлыми весенними кустами, Будто ласка перстами легкими, Легкими милыми перстами. Пилигрим, разбойник ли дерзостный - Каждый поцелуй к вам доходит. Антиной, Ферсит ли мерзостный - Каждый свое счастье находит. Поцелуй, что к вам прикасается, Крепкою печатью ложится, Кто устам любимым причащается С прошлыми со всеми роднится. Взгляд мольбы, на иконе оставленный, Крепкими цепями там ляжет: Древний лик, мольбами прославленный, Цепью той молящихся вяжет. Так идешь местами ты скользкими, Скользкими, святыми местами.- Ах, уста целованные столькими, Столькими другими устами.

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

* * *

Бывают мгновенья, когда не требуешь последних ласк, а радостно сидеть, обнявшись крепко, крепко прижавшись друг к другу. И тогда все равно, что будет, что исполнится, что не удастся. Сердце (не дрянное, прямое, родное мужское сердце) близко бьется, так успокоительно, так надежно, как тиканье часов в темноте, и говорит: "все хорошо, все спокойно, все стоит на своем месте". Твои руки и грудь нежны, оттого что молоды, но сильны и надежны; твои глаза доверчивы, правдивы, не обманчивы, и я знаю, что мои и твои поцелуи - одинаковы, неприторны, достойны друг друга, зачем же тогда целовать? Сидеть, как потерпевшим кораблекрушение, как сиротам, как верным друзьям, единственным, у которых нет никого, кроме них в целом мире; сидеть, обнявшись крепко, крепко прижавшись друг к другу!.. сердце близко бьется успокоительно, как часы в темноте, а голос густой и нежный, как голос старшего брата, шепчет: "успокойтесь: все хорошо, спокойно, надежно, когда вы вместе".

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

* * *

В раскосый блеск зеркал забросив сети, Склонился я к заре зеленоватой, Слежу узор едва заметной зыби,- Лунатик золотеющих озер! Как кровь сочится под целебной ватой, Яснеет отрок на гранитной глыбе, И мглой истомною в медвяном лете Пророчески подернут сизый взор. Живи, Недвижный! затрепещут веки, К ладоням нежным жадно припадаю, Томление любви неутолимой Небесный спутник мой да утолит. Не вспоминаю я и не гадаю,- Полет мгновений, легкий и любимый, Вдруг останавливаешь ты навеки Роскошеством юнеющих ланит.

* * *

Виденье мной овладело: О золотом птицелове, О пернатой стреле из трости, О томной загробной роще. Каждый кусочек тела, Каждая капля крови, Каждая крошка кости - Милей, чем святые мощи! Пусть я всегда проклинаем, Кляните, люди, кляните, Тушите костер кострами,- Льду не сковать водопада. Ведь мы ничего не знаем, Как тянутся эти нити Из сердца к сердцу сами... Не знаем, и знать не надо!

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

* * *

Вновь я бессонные ночи узнал Без сна до зари, Опять шептал Ласковый голос: "Умри, умри". Кончивши книгу, берусь за другую, Нагнать ли сон? Томясь тоскую, Чем-то в несносный плен заключен. Сто раз известную "Manon" кончаю, Но что со мной? Конечно, от чаю Это бессонница ночью злой... Я не влюблен ведь, это верно, Я - нездоров. Вот тихо мерно К ранней обедне дальний зов. Вас я вижу, закрыв страницы, Закрыв глаза; Мои ресницы Странная вдруг смочила слеза. Я не влюблен, я просто болен, До самой зари Лежу безволен, И шепчет голос: "Умри, умри!"

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

* * *

Всё тот же сон, живой и давний, Стоит и не отходит прочь: Окно закрыто плотной ставней, За ставней - стынущая ночь. Трещат углы, тепла лежанка, Вдали пролает сонный пес... Я встал сегодня спозаранку И мирно мирный день пронес. Беззлобный день так свято долог! Всё - кроткий блеск, и снег, и ширь! Читать тут можно только Пролог Или Давыдову Псалтирь. И зной печной в каморке белой, И звон ночной издалека, И при лампаде на горелой Такая белая рука! Размаривает и покоит, Любовь цветет проста, пышна, А вьюга в поле люто воет, Вьюны сажая у окна. Занесена пургой пушистой, Живи, любовь, не умирай! Настал для нас огнисто-льдистый, Морозно-жаркий, русский рай! Ах, только б снег, да взор любимый, Да краски нежные икон! Желанный, неискоренимый, Души моей давнишний сон!

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

* * *

Вы думаете, я влюбленный поэт? Я не более, как географ... Географ такой страны, которую каждый день открываешь и которая чем известнее, тем неожиданнее и прелестнее. Я не говорю, что эта страна - ваша душа, (еще Верлен сравнивал душу с пейзажем) но она похожа на вашу душу. Там нет моря, лесов и альп, там озера и реки (славянские, не русские реки) с веселыми берегами и грустными песнями, белыми облаками на небе; там всегда апрель, солнце и ветер, паруса и колодцы, и стая журавлей в синеве; там есть грустные, но не мрачные места и похоже, будто когда-то беспечная и светлая страна была растоптана конями врагов, тяжелыми колесами повозок, и теперь вспоминает порою зарницы пожаров; там есть дороги обсаженные березами и замки, где ликовали мазурки, выгнанные к шинкам; там вы узнаете жалость и негу, и короткую буйность, словно весенний ливень; малиновки аукаются с девушкой, а Дева Мария взирает с острых ворот. Но я и другой географ, не только души. Я не Колумб, не Пржевальский, влюбленные в неизвестность, обреченные кочевники,- чем больше я знаю, тем более удивляюсь, нахожу и люблю. О, янтарная роза, розовый янтарь, топазы, амбра, смешанная с медом, пурпуром слегка подкрашенная, монтраше и шабли, смирнский берег розовым вечером, нежно-круглые холмы над сумраком сладких долин древний и вечный рай! Но, тише... и географу не позволено быть нескромным.

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

* * *

Где слог найду, чтоб описать прогулку, Шабли во льду, поджаренную булку И вишен спелых сладостный агат? Далек закат, и в море слышен гулко Плеск тел, чей жар прохладе влаги рад. Твой нежный взор, лукавый и манящий,- Как милый вздор комедии звенящей Иль Мариво капризное перо. Твой нос Пьерро и губ разрез пьянящий Мне кружит ум, как "Свадьба Фигаро". Дух мелочей, прелестных и воздушных, Любви ночей, то нежащих, то душных, Веселой легкости бездумного житья! Ах, верен я, далек чудес послушных, Твоим цветам, веселая земля!

* * *

Глаз змеи, змеи извивы, Пестрых тканей переливы, Небывалость знойных поз... То бесстыдны, то стыдливы, Поцелуев все отливы, Сладкий запах белых роз... Замиранье, обниманье, Рук змеистых завиванье И искусный трепет ног... И искусное лобзанье, Легкость близкого свиданья И прощанье чрез порог.

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

Гуси

Гуси летят по вечернему небу... Гуси прощайте, прощайте! Осень пройдет, зиму прозимуем, к лету опять прилетайте! Гуси, летите в низовые страны, к теплому морю летите, стая за стаей вытянитесь, гуси, с криком в багровой заре, да ведь от холода только уйдешь-то а от тоски никуда. Небо стемнело, заря побледнела, в луже звезда отразилась; ветер стихает, ночь наступает, гуси всё тянутся с криком.

Русская поэзия серебряного века. 1890-1917. Антология. Ред. М.Гаспаров, И.Корецкая и др. Москва: Наука, 1993.

* * *

Если мне скажут: "Ты должен идти на мученье",- С радостным пеньем взойду на последний костер,- Послушный. Если б пришлось навсегда отказаться от пенья, Молча под нож свой язык я и руки б простер,- Послушный. Если б сказали: "Лишен ты навеки свиданья",- Вынес бы эту разлуку, любовь укрепив,- Послушный. Если б мне дали последней измены страданья, Принял бы в плаваньи долгом и этот пролив,- Послушный. Если ж любви между нами поставят запрет, Я не поверю запрету и вымолвлю: "Нет".

Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск, Москва: Полифакт, 1995.

* * *

Зачем луна, поднявшись, розовеет, И ветер веет, теплой неги полн. И челн не чует змеиной зыби волн, Когда мой дух все о тебе говеет? Когда не вижу я твоих очей, Любви ночей воспоминанья жгут - Лежу - и тут ревниво стерегут Очарованья милых мелочей. И мирный вид реки в изгибах дальних И редкие огни неспящих окн, И блеск изломов облачных волокн Не сгонят мыслей, нежных и печальных. Других садов тенистые аллеи - И блеск неверный утренней зари... Огнем последним светят фонари... И милой резвости любовные затеи... Душа летит к покинутым забавам, В отравах легких крепкая есть нить, И аромата роз не заглушить Простым и кротким сельским, летним травам.

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

* * *

Из поднесенной некогда корзины Печально свесилась сухая роза, И пели нам ту арию Розины: «Io sono docile, io sono rispettosa». Горели свечи, теплый дождь чуть слышен Стекал с деревьев, наводя дремоту, Пезарский лебедь, сладостен и пышен, Венчал малейшую весельем ноту. Рассказ друзей о прожитых скитаньях, Спор изощренный, где ваш ум витает. А между тем в напрасных ожиданьях Мой нежный друг один в саду блуждает. Ах, звуков Моцарта светлы лобзанья, Как дали Рафаэлева «Парнаса», Но мысли не прогнать им, что свиданья Я не имел с четвертого уж часа.

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

Искусство

Туман и майскую росу Сберу я в плотные полотна, Закупорив в сосудец плотно, До света в дом свой отнесу. Созвездья благостно горят, Указанные в Зодиаке, Планеты заключают браки, Оберегая мой обряд. Вот жизни горькой и живой Истлевшее беру растенье. Клокочет вещее кипенье... Пылай, союзник огневой! Все, что от смерти, ляг на дно. (В колодце ль видны звезды, в небе ль?) Былой лозы прозрачный стебель Мне снова вывести дано. Кора и розоватый цвет,- Все восстановлено из праха. Кто тленного не знает страха, Тому уничтоженья нет. Промчится ль ветра буйный конь,- Верхушки легкой не качает. Весна нездешняя венчает Главу, коль жив святой огонь.

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

* * *

Каждый вечер я смотрю с обрывов На блестящую вдали поверхность вод; Замечаю, какой бежит пароход: Каменский, Волжский или Любимов. Солнце стало совсем уж низко, И пристально смотрю я всегда, Есть ли над колесом звезда, Когда пароход проходит близко. Если нет звезды - значит, почтовый, Может письма мне привезти. Спешу к пристани вниз сойти, Где стоит уже почтовая тележка готовой. О, кожаные мешки с большими замками, Как вы огромны, как вы тяжелы! И неужели нет писем от тех, что мне милы, Которые бы они написали своими дорогими руками? Так сердце бьется, так ноет сладко, Пока я за спиной почтальона жду, И не знаю, найду письмо, или не найду, И мучит меня эта дорогая загадка. О, дорога в гору уже при звездах. Одному, без письма! Дорога - пряма, Горят редкие огни, дома в садах, как в гнездах. А вот письмо от друга: «Всегда вас вспоминаю, Будучи с одним, будучи с другим». Ну что ж, каков он есть, таким Я его и люблю и принимаю. Пароходы уйдут с волнами, И печально гляжу во след им я - О, мои милые, мои друзья, Когда же опять я увижусь с вами?

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

* * *

Как девушки о женихах мечтают, Мы об искусстве говорим с тобой. О, журавлей таинственная стая! Живых полетов стройный перебой! Обручена Христу Екатерина, И бьется в двух сердцах душа одна. От щек румянец ветреный отхлынет, И загораются глаза до дна. Крылато сбивчивое лепетанье, Почти невысказанное «люблю». Какое же влюбленное свиданье С такими вечерами я сравню!

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

* * *

Как люблю я, вечные боги, прекрасный мир! Как люблю я солнце, тростники и блеск зеленоватого моря сквозь тонкие ветви акаций! Как люблю я книги (моих друзей), тишину одинокого жилища и вид из окна на дальние дынные огороды! Как люблю пестроту толпы на площади, крики, пенье и солнце, веселый смех мальчиков, играющих в мяч! Возвращенье домой после веселых прогулок, поздно вечером, при первых звездах, мимо уже освещенных гостиниц с уже далеким другом! Как люблю я, вечные боги, светлую печаль, любовь до завтра, смерть без сожаленья о жизни, где все мило, которую люблю я, клянусь Дионисом, всею силою сердца и милой плоти!

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

* * *

Как странно, что твои ноги ходят по каким-то улицам, обуты в смешные ботинки, а их бы нужно без конца целовать. Что твои руки пишут, застегивают перчатки, держат вилку и нелепый нож, как будто они для этого созданы!.. Что твои глаза, возлюбленные глаза читают "Сатирикон", а в них бы глядеться, как в весеннюю лужицу! Но твое сердце поступает, как нужно: оно бьется и любит. Там нет ни ботинок, ни перчаток, ни "Сатирикона"... Не правда-ли? Оно бьется и любит... больше ничего. Как жалко, что его нельзя поцеловать в лоб, как благонравного ребенка!

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

* * *

Когда утром выхожу из дома, я думаю, глядя на солнце: "Как оно на тебя похоже, когда ты купаешься в речке или смотришь на дальние огороды!" И когда смотрю я в полдень жаркий на то же жгучее солнце, я думаю про тебя, моя радость: "Как оно на тебя похоже, когда ты едешь по улице людной!" И при взгляде на нежные закаты ты же мне на память приходишь, когда, побледнев от ласк, ты засыпаешь и закрываешь потемневшие веки.

Серебряный век. Петербургская поэзия конца XIX-начала XX в. Ленинград: Лениздат, 1991.

* * *

Кому есть выбор, выбирает; Кто в путь собрался,- пусть идет; Следи за картой, кто играет, Лети скорей, кому - полет. Ах, выбор вольный иль невольный Всегда отрадней трех дорог! Путь без тревоги, путь безбольный - Тот путь, куда ведет нас рок. Зачем пленяться дерзкой сшибкой? Ты - мирный путник, не боец. Ошибку думаешь ошибкой Поправить ты, смешной слепец? Всё, что прошло, как груз ненужный, Оставь у входа навсегда. Иди без дум росой жемчужной, Пока горит твоя звезда. Летают низко голубята, Орел на солнце взор вперил. Всё, что случается, то свято; Кого полюбишь, тот и мил.

Серебряный век. Петербургская поэзия конца XIX-начала XX в. Ленинград: Лениздат, 1991.

* * *

Косые соответствия В пространство бросить Зеркальных сфер,- Безумные параболы, Звеня, взвивают Побег стеблей. Зодиакальным племенем Поля пылают, Кипит эфир, Но все пересечения Чертеж выводят Недвижных букв Имени твоего!

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

* * *

Кружитесь, кружитесь: держитесь крепче за руки! Звуки звонкого систра несутся, несутся, в рощах томно они отдаются. Знает ли нильский рыбак, когда бросает сети на море, что он поймает? охотник знает ли, что он встретит, убьет ли дичь, в которую метит? хозяин знает ли, не побьет ли град его хлеб и его молодой виноград? Что мы знаем? Что нам знать? О чем жалеть? Кружитесь, кружитесь: держитесь крепче за руки! Звуки звонкого систра несутся, несутся, в рощах томно они отдаются. Мы знаем, что все - превратно, что уходит от нас безвозвратно. Мы знаем, что все - тленно и лишь изменчивость неизменна. Мы знаем, что милое тело дано для того, чтоб потом истлело. Вот что мы знаем, вот что мы любим, за то, что хрупко, трижды целуем! Кружитесь, кружитесь: держитесь крепче за руки! Звуки звонкого систра несутся, несутся, в рощах томно они отдаются.

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

* * *

Легче весеннего дуновения Прикосновение Пальцев тонких. Громче и слаще мне уст молчание, Чем величание Хоров звонких. Падаю, падаю, весь в горении, Люто борение, Крылья низки. Пусть разделенные - вместе связаны, Клятвы уж сказаны - Вечно близки. Где разделение? время? тление? Наше хотение Выше праха. Встретим бестрепетно свет грядущего, Мимоидущего Чужды страха.

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

* * *

Легче пламени, молока нежней, Румянцем зари рдяно играя, Отрок ринется с золотых сеней. Раскаты в кудрях раева грая. Мудрый мужеством, слепотой стрелец, Когда ты без крыл в горницу внидешь, Бельма падают, замерцал венец, Земли неземной зелени видишь. В шуме вихревом, в осияньи лат,- Все тот же гонец воли вельможной! Память пазухи! Откровений клад! Плывите, дымы прихоти ложной! Царь венчается, вспоминает гость, Пришлец опочил, строятся кущи! Всесожжение! возликует кость, А кровь все поет глуше и гуще.

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

Лермонтову

С одной мечтой в упрямом взоре, На Божьем свете не жилец, Ты сам - и Демон, и Печорин, И беглый, горестный чернец. Ты с малых лет стоял у двери, Твердя: "Нет, нет, я ухожу". Стремясь и к первобытной вере, И к романтичному ножу. К земле и людям равнодушен, Привязан к выбранной судьбе, Одной тоске своей послушен, Ты миру чужд, и мир - тебе. Ты страсть мечтал необычайной, Но ах, как прост о ней рассказ! Пленился ты Кавказа тайной,- Могилой стал тебе Кавказ. И Божьи радости мелькнули, Как сон, как снежная метель... Ты выбираешь - что? две пули Да пошловатую дуэль. Поклонник демонского жара, Ты детский вызов слал Творцу Россия, милая Тамара, Не верь печальному певцу. В лазури бледной он узнает, Что был лишь начат долгий путь. Ведь часто и дитя кусает Кормящую его же грудь.

Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Луна

Луна! Где встретились!.. сквозь люки Ты беспрепятственно глядишь, Как будто фокусника трюки, Что из цилиндра тянет мышь. Тебе милей была бы урна, Руины, жалостный пейзаж! А мы устроились недурно, Забравшись за чужой багаж! Все спит; попахивает дегтем, Мочалой прелой от рогож... И вдруг, как у Рэнбо, под ногтем Торжественная щелкнет вошь. И нам тепло, и не темно нам, Уютно. Качки - нет следа. По фантастическим законам Не вспоминается еда... Сосед храпит. Луна свободно Его ласкает как угодно, И сладострастна и чиста, Во всевозможные места. Я не ревнив к такому горю: Ведь стоит руку протянуть,- И я с луной легко поспорю На деле, а не как-нибудь! Вдруг... Как? . смотрю, смотрю... черты Чужие вовсе... Разве ты Таким и был? И нос, и рот.. Он у того совсем не тот. Зачем же голод, трюм и море, Зубов нечищенных оскал? Ужели злых фантасмагорий, Луна, игрушкою я стал? Но так доверчиво дыханье, И грудь худая так тепла, Что в темном, горестном лобзаньи Я забываю все дотла.

Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Любви утехи

К рассказу С. Ауслендера "Вечер у г-на де Севираж" Plaisir d"amour ne dure qu"un moment. Chagrin d"amour dure toute la vie.* Любви утехи длятся миг единый, Любви страданья длятся долгий век. Как счастлив был я с милою Надиной, Как жадно пил я кубок томных нег! Но ах! недолго той любови нежной Мы собирали сладкие плоды: Поток времен, несытый и мятежный, Смыл на песке любимые следы. На том лужке, где вместе мы резвились, Коса скосила мягкую траву; Венки любви, увы! они развились, Надины я не вижу наяву. Но долго после в томном жаре нег Других красавиц звал в бреду Надиной. Любви страданья длятся долгий век, Любви утехи длятся миг единый. * Наслаждение любви длится лишь мгновенье, Тоска любви длится всю жизнь (фр.).

* * *

"Люблю", сказал я не любя - Вдруг прилетел Амур крылатый И, руку взявши, как вожатый, Меня повлек вослед тебя. С прозревших глаз сметая сон Любви минувшей и забытой, На светлый луг, росой омытый, Меня нежданно вывел он. Чудесен утренний обман: Я вижу странно, прозревая, Как алость нежно-заревая Румянит смутно зыбкий стан; Я вижу чуть открытый рот, Я вижу краску щек стыдливых И взгляд очей еще сонливых И шеи тонкой поворот. Ручей журчит мне новый сон, Я жадно пью струи живые - И снова я люблю впервые, Навеки снова я влюблен!

Чудное Мгновенье. Любовная лирика русских поэтов. Москва: Художественная литература, 1988.

* * *

Люди видят сады с домами и море, багровое от заката, люди видят чаек над морем и женщин на плоских крышах, люди видят воинов в латах и на площади продавцов с пирожками, люди видят солнце и звезды, ручьи и светлые речки, а я везде только и вижу бледноватые смуглые щеки, серые глаза под темными бровями и несравнимую стройность стана,- так глаза любящих видят то, что видеть велит им мудрое сердце.

Серебряный век. Петербургская поэзия конца XIX-начала XX в. Ленинград: Лениздат, 1991.

Мария Египетская

М. Замятиной Ведь Марию Египтянку Грешной жизни пустота Прикоснуться не пустила Животворного креста. А когда пошла в пустыню, Блуд забыв, душой проста, Песни вольные звучали Славой новою Христа. Отыскал ее Зосима, Разделив свою милоть, Чтоб покрыла пред кончиной Уготованную плоть. Не грехи, а Спаса сила, Тайной жизни чистота Пусть соделает Вам легкой Ношу вольного креста. А забота жизни тесной, Незаметна и проста, Вам зачтется, как молитва, У воскресного Христа, И отыщет не Зосима, Разделив свою милоть: Сам Христос, придя, прикроет Уготованную плоть.

Маскарад

Кем воспета радость лета: Рощи, радуга, ракета, На лужайке смех и крик? В пестроте огней и света Под мотивы менуэта Стройный фавн главой поник. Что белеет у фонтана В серой нежности тумана, Чей там шепот, чей там вздох? Сердца раны - лишь обманы, Лишь на вечер те тюрбаны И искусствен в гроте мох. Запах грядок прян и сладок, Арлекин на ласки падок, Коломбина не строга. Пусть минутны краски радуг - Милый, хрупкий мир загадок, Мне горит твоя дуга!

С.Бавин, И.Семибратова. Судьбы поэтов серебряного века. Русская государственная библиотека. Москва: Книжная палата 1993.

* * *

Мне не спится: дух томится, Голова моя кружится И постель моя пуста,- Где же руки, где же плечи, Где ж прерывистые речи И любимые уста?.. Одеяло обвивало, Тело знойное пылало, За окном чернела ночь... Сердце бьется, сухи руки. Отогнать любовной скуки Я не в силах, мне невмочь... Прижимались, целовались, Друг со дружкою сплетались, Как с змеею паладин... Уж в окно запахла мята, И подушка вся измята, И один я, все один...

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

Мои предки

Моряки старинных фамилий, влюбленные в далекие горизонты, пьющие вино в темных портах, обнимая веселых иностранок; франты тридцатых годов, подражающие д"0рсе и Брюммелю, внося в позу денди всю наивность молодой расы; важные, со звездами, генералы, бывшие милыми повесами когда-то, сохраняющие веселые рассказы за ромом, всегда одни и те же; милые актеры без большого таланта, принесшие школу чужой земли, играющие в России "Магомета" и умирающие с невинным вольтерьянством; вы - барышни в бандо, с чувством играющие вальсы Маркалью, вышивающие бисером кошельки для женихов в далеких походах, говеющие в домовых церквах и гадающие на картах; экономные, умные помещицы, и вот все вы: хвастающие своими запасами, умеющие простить и оборвать и близко подойти к человеку, насмешливые и набожные, встающие раньше зари зимою; и прелестно-глупые цветы театральных училищ, преданные с детства искусству танцев, нежно развратные, чисто порочные, разоряющие мужа на платья и видающие своих детей полчаса в сутки; и дальше, вдали - дворяне глухих уездов, какие-нибудь строгие бояре, бежавшие от революции французы, не сумевшие взойти на гильотину - все вы, все вы - вы молчали ваш долгий век, и вот вы кричите сотнями голосов, погибшие, но живые, во мне: последнем, бедном, но имеющем язык за вас, и каждая капля крови близка вам, слышит вас, любит вас; милые, глупые, трогательные, близкие, благословляетесь мною за ваше молчаливое благословение.

Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Муза

В глухие воды бросив невод, Под вещий лепет темных лип, Глядит задумчивая дева На чешую волшебных рыб. То в упоении зверином Свивают алые хвосты, То выплывут аквамарином, Легки, прозрачны и просты. Восторженно не разумея Плодов запечатленных вод, Все ждет, что голова Орфея Златистой розою всплывет.

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

Музыка

Тебя я обнимаю,- И радуга к реке, И облака пылают На Божеской руке. Смеешься,- дождь на солнце, Росится резеда, Ресницею лукавит Лиловая звезда. Расколотой кометой Фиглярит Фигаро. Таинственно и внятно Моцартово Таро . Летейское блаженство В тромбонах сладко спит, Скрипичным перелеском Звенит смолистый скит. Какие бросит тени В пространство милый взгляд? Не знаешь? и не надо Смотреть, мой друг, назад. Чье сердце засияло На синем, синем Si? Задумчиво внимает Небывший Дебюсси.

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

* * *

Находит странное молчание По временам на нас, Но в нем таится увенчание, Спокойный счастья час. Задумавшийся над ступенями, Наш ангел смотрит вниз, Где меж деревьями осенними Златистый дым повис. Затем опять наш конь пришпоренный Приветливо заржет И по дороге непроторенной Нас понесет вперед. Но не смущайся остановками, Мой нежный, нежный друг, И объясненьями неловкими Не нарушай наш круг. Случится все, что предназначено, Вожатый нас ведет. За те часы, что здесь утрачены, Небесный вкусим мед.

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

* * *

Не похожа ли я на яблоню, яблоню в цвету, скажите, подруги? Не так же ли кудрявы мои волосы, как ее верхушка? Не так же ли строен мой стан, как ствол ее? Мои руки гибки, как ветки. Мои ноги цепки, как корни. Мои поцелуи не слаще ли сладкого яблока? Но ах! Но ах! хороводом стоят юноши, вкушая плодов с той яблони, мой же плод, мой же плод лишь один зараз вкушать может!

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

* * *

Невнятен смысл твоих велений: Молиться ль, проклинать, бороться ли Велишь мне, непонятный гений? Родник скудеет, скуп и мал, И скороход Беноццо Гоццоли В дремучих дебрях задремал. Холмы темны медяной тучей. Смотри: я стройных струн не трогаю. Твой взор, пророчески летучий, Закрыт, крылатых струй не льет, Не манит майскою дорогою Опережать Гермесов лет. Не ржут стреноженные кони, Раскинулись, дряхлея, воины... Держи отверстыми ладони! Красна воскресная весна, Но рощи тьмы не удостоены Взыграть, воспрянув ото сна. Жених не назначает часа, Не соблазняйся промедлением, Лови чрез лед призывы гласа. Елеем напоен твой лен, И, распростясь с ленивым млением, Воскреснешь, волен и влюблен.

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

* * *

О, быть покинутым - какое счастье! Какой безмерный в прошлом виден свет Так после лета - зимнее ненастье: Все помнишь солнце, хоть его уж нет. Сухой цветок, любовных писем связка, Улыбка глаз, счастливых встречи две,- Пускай теперь в пути темно и вязко, Но ты весной бродил по мураве. Ах, есть другой урок для сладострастья, Иной есть путь - пустынен и широк. О, быть покинутым - такое счастье! Быть нелюбимым - вот горчайший рок.

Чудное Мгновенье. Любовная лирика русских поэтов. Москва: Художественная литература, 1988.

* * *

О, плакальщики дней минувших, Пытатели немой судьбы, Искатели сокровищ потонувших,- Вы ждете трепетно трубы? В свой срок, бесстрастно неизменный, Пробудит дали тот сигнал. Никто бунтующий и мирный пленный Своей судьбы не отогнал. Река все та ж, но капли разны, Безмолвны дали, ясен день, Цвета цветов всегда разнообразны, И солнца свет сменяет тень. Наш взор не слеп, не глухо ухо, Мы внемлем пенью вешних птиц. В лугах - тепло, предпразднично и сухо Не торопи своих страниц. Готовься быть к трубе готовым, Не сожалей и не гадай, Будь мудро прост к теперешним оковам, Не закрывая глаз на Май.

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

* * *

Остановка здесь от часа до шести. А хотелось бы неделю провести. Словно зайчики зеркал, Городок из моря встал, Все каналы да плотины, Со стадами луговины,- Нет ни пропастей, ни скал.- Кабачок стоит на самом берегу, Пароход я из окна устерегу. Только море, только высь. По земле бы мне пройтись. Что ни город - все чудесно, Неизвестно и прелестно, Только знай себе дивись! - Если любишь, разве можно устоять? Это утро повторится ли опять? И галантна и крепка Стариковская рука. Скрипнул блок. Пахнуло элем, Чепуху сейчас замелем, Не услышать нам свистка.

Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск, Москва: Полифакт, 1995.

* * *

Под вечер выйдь в луга поемные, На скошенную ляг траву... Какие нежные и томные Приходят мысли наяву! Струятся небеса сиянием, Эфир мерцает легким сном, Как перед сладостным свиданием, Когда уж видишь отчий дом. Все трепетней, все благодарнее Встречает сердце мир простой, И лай собак за сыроварнею, И мост, и луг, и водопой. Я вижу все: и садик с вишнями, И скатертью накрытый стол, И облако стезями вышними Плывет, как радостный посол. Архангельские оперения Лазурную узорят твердь. В таком пленительном горении Легка и незаметна смерть. Покинет птица клетку узкую, Растает тело... все забудь: И милую природу русскую, И милый тягостный твой путь. Что мне приснится, что вспомянется В последнем блеске бытия? На что душа моя оглянется, Идя в нездешние края? На что-нибудь совсем домашнее, Что и не вспомнишь вот теперь: Прогулку по саду вчерашнюю, Открытую на солнце дверь. Ведь мысли сделались летучими, И правишь ими уж не ты,- Угнаться ль волею за тучами, Что смотрят с синей высоты? Но смерть-стрелок напрасно целится, Я странной обречен судьбе. Что неделимо, то не делится; Я все живу... живу в тебе.

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

* * *

Похожа-ли моя любовь на первую или на последнюю, я не знаю, я знаю только, что иначе не может быть. Разве Венерина звезда может не восходить, хотя не видная, за тучей, каждый вечер? Разве хвост Юнониной птицы, хотя бы сложенный, не носит на себе все изумруды и сафиры востока? Моя любовь - проста и доверчива, она неизбежна и потому спокойна. Она не даст тайных свиданий, лестниц и фонарей, серенад и беглых разговоров на бале, она чужда намеков и масок, почти безмолвна; она соединяет в себе нежность брата, верность друга и страстность любовника,- каким же языком ей говорить? Поэтому она молчит. Она не романтична, лишена милых прикрас, прелестных побрякушек, она бедна в своем богатстве, потому что она полна. Я знаю, что это - не любовь юноши, но ребенка - мужа (может быть, старца). Это так просто, так мало, (может быть скучно?) но это - весь я. Разве можно хвалить человека за то, что он дышит, движется, смотрит? От другой любви мне осталась черная ревность, но она бессильна, когда я знаю, что ничто, ни она, ни даже Вы сами, не может нас разделить. Это так просто, как пить, когда жаждешь, не правда-ли?

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

Русская революция

Словно сто лет прошло, а всего неделя! Какое, неделя... двадцать четыре часа! Сам Сатурн удивился: никогда доселе Не вертелась такой вертушкой его коса. Вчера еще народ стоял темной кучей, Изредка шарахаясь и смутно крича, А Аничков дворец красной и пустынной тучей Слал залп за залпом с продажного плеча. Вести (такие обычные вести!) Змеями ползли: "Там пятьдесят, там двести Убитых..." Двинулись казаки. "Они отказались. Стрелять не будут!.." - Шипят с поднятыми воротниками шпики. Сегодня... сегодня солнце, встав, Увидело в казармах отворенными все ворота. Ни караульных, ни городовых, ни застав. Словно никогда и не было ни охранника, ни пулемета. Играет музыка. Около Кирочной бой, Но как-то исчезла последняя тень испуга. Войска за свободу! Боже, о Боже мой! Все готовы обнимать друг друга. Вспомните это утро после черного вечера, Это солнце и блестящую медь, Вспомните, что не снилось вам в далекие вечера, Но что заставляло ваше сердце гореть! Вести все радостнее, как стая голубей... "Взята Крепость... Адмиралтейство пало!" Небо все ясней, все голубей. Как будто Пасха в посту настала. Только к вечеру чердачные совы Начинают перекличку выстрелов, С тупым безумием до конца готовы Свою наемную жизнь выстрадать. Мчатся грузовые автомобили, Мальчики везут министров в Думу, И к быстрому шуму "Ура" льнет, как столб пыли. Смех? Но к чему же постные лица, Мы не только хороним, мы строим новый дом. Как всем в нем разместиться, Подумаем мы потом. Помните это начало советских депеш, Головокружительное: "Всем, всем, всем!" Словно голодному говорят: "Ешь!" А он, улыбаясь, отвечает: "Ем". По словам прошелся крепкий наждак (Обновители языка, нате-ка!). И слово "гражданин" звучит так, Словно его впервые выдумала грамматика. Русская революция - юношеская, целомудренная, благая,- Не повторяет, только брата видит во французе, И проходит по тротуарам, простая, Словно ангел в рабочей блузе.

С.Бавин, И.Семибратова. Судьбы поэтов серебряного века. Русская государственная библиотека. Москва: Книжная палата 1993.

* * *

Светлая горница - моя пещера, Мысли - птицы ручные: журавли да аисты; Песни мои - веселые акафисты; Любовь - всегдашняя моя вера. Приходите ко мне, кто смутен, кто весел, Кто обрел, кто потерял кольцо обручальное, Чтобы бремя ваше, светлое и печальное, Я как одёжу на гвоздик повесил. Над горем улыбнемся, над счастьем поплачем. Не трудно акафистов легких чтение. Само приходит отрадное излечение В комнате, озаренной солнцем не горячим. Высоко окошко над любовью и тлением, Страсть и печаль, как воск от огня, смягчаются. Новые дороги, всегда весенние, чаются, Простясь с тяжелым, темным томлением.

С.Бавин, И.Семибратова. Судьбы поэтов серебряного века. Русская государственная библиотека. Москва: Книжная палата 1993.

* * *

Сегодня что: среда, суббота? Скоромный нынче день иль пост? Куда девалася забота, Что всякий день и чист и прост. Как стерлись, кроме Вас, все лица, Как ровно дни бегут вперед! А, понял я: "Сплошной седмицы" В любви моей настал черед.

С.Бавин, И.Семибратова. Судьбы поэтов серебряного века. Русская государственная библиотека. Москва: Книжная палата 1993.

* * *

Сижу, читая я сказки и были, Смотрю в старых книжках умерших портреты, Говорят в старых книжках умерших портреты: «Тебя забыли, тебя забыли»... - Ну, что же делать, что меня забыли, Что тут поможет, старые портреты?- И спрашивал, что поможет, старые портреты, Угрозы ли, клятва ль, мольбы ли? «Забудешь и ты целованные плечи, Будь, как мы, старым влюбленным портретом: Ты можешь быть хорошим влюбленным портретом С томным взглядом, без всякой речи». - Я умираю от любви безмерной! Разве вы не видите, милые портреты?- «Мы видим, мы видим»,- молвили портреты, «Что ты - любовник верный, верный и примерный? Так читал я, сидя, сказки и были, Смотря в старых книжках умерших портреты. И не жалко мне было, что шептали портреты: «Тебя забыли, тебя забыли».

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

* * *

Сладко умереть на поле битвы при свисте стрел и копий, когда звучит труба и солнце светит, в полдень, умирая для славы отчизны и слыша вокруг: «Прощай, герой!» Сладко умереть маститым старцем в том же доме, на той же кровати, где родились и умерли деды, окруженным детьми, ставшими уже мужами, и слыша вокруг: «Прощай, отец!» Но еще слаще, еще мудрее, истративши все именье, продавши последнюю мельницу для той, которую завтра забыл бы, вернувшись после веселой прогулки в уже проданный дом, поужинать и, прочитав рассказ Апулея в сто первый раз, в теплой душистой ванне, не слыша никаких прощаний, открыть себе жилы; и чтоб в длинное окно у потолка пахло левкоями, светила заря, и вдалеке были слышны флейты.

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

* * *

Солнце, солнце, божественный Ра-Гелиос, тобою веселятся сердца царей и героев, тебе ржут священные кони, тебе поют гимны в Гелиополе; когда ты светишь, ящерицы выползают на камни и мальчики идут со смехом купаться к Нилу. Солнце, солнце, я - бледный писец, библиотечный затворник, но я люблю тебя, солнце, не меньше, чем загорелый моряк, пахнущий рыбой и соленой водою, и не меньше, чем его привычное сердце ликует при царственном твоем восходе из океана, мое трепещет, когда твой пыльный, но пламенный луч скользнет сквозь узкое окно у потолка на исписанный лист и мою тонкую желтоватую руку, выводящую киноварью первую букву гимна тебе, о Ра-Гелиос солнце!

* * *

У всех одинаково бьется, Но разно у всех живет, Сердце, сердце, придется Вести тебе с небом счет. Что значит: "сердечные муки"? Что значит: "любви восторг"? Звуки, звуки, звуки Из воздуха воздух исторг. Какой же гений налепит На слово точный ярлык? Только слух наш в слове "трепет" Какой-то трепет ловить привык. Любовь сама вырастает, Как дитя, как милый цветок, И часто забывает Про маленький, мутный исток. Не следил ее перемены - И вдруг... о, боже мой, Совсем другие стены, Когда я пришел домой! Где бег коня без уздечки? Капризных бровей залом? Как от милой, детской печки, Веет родным теплом. Широки и спокойны струи, Как судоходный Дунай! Про те, про те поцелуи Лучше не вспоминай. Я солнце предпочитаю Зайчику мерклых зеркал, Как Саул, я нашел и знаю Царство, что не искал! Спокойно ль? Ну да, спокойно. Тепло ли? Ну да, тепло. Мудрое сердце достойно, Верное сердце светло. Зачем же я весь холодею, Когда Вас увижу вдруг, И то, что выразить смею,- Лишь рожденный воздухом звук?

М.А.Кузмин. Собрание стихов. M.A.Kuzmin. Gesammelte Gedichte. Munchen: Wilhelm fink Verlag, 1977.

Форель разбивает лед

ПЕРВЫЙ УДАР Стояли холода, и шел "Тристан" В оркестре пело раненое море, Зеленый край за паром голубым, Остановившееся дико сердце. Никто не видел, как в театр вошла И оказалась уж сидящей в ложе Красавица, как полотно Брюллова. Такие женщины живут в романах, Встречаются они и на экране... За них свершают кражи, преступленья, Подкарауливают их кареты И отравляются на чердаках. Теперь она внимательно и скромно Следила за смертельною любовью, Не поправляя алого платочка, Что сполз у ней с жемчужного плеча, Не замечая, что за ней упорно Следят в театре многие бинокли... Я не был с ней знаком, но все смотрел На полумрак пустой, казалось, ложи... Я был на спиритическом сеансе, Хоть не люблю спиритов, и казался Мне жалким медиум - забитый чех. В широкое окно лился свободно Голубоватый леденящий свет. Луна как будто с севера светила: Исландия, Гренландия и Тулэ, Зеленый край за паром голубым... И вот я помню: тело мне сковала Какая-то дремота перед взрывом, И ожидание, и отвращенье, Последний стыд и полное блаженство... А легкий стук внутри не прерывался, Как будто рыба бьет хвостом о лед... Я встал, шатаясь, как слепой лунатик Дошел до двери... Вдруг она открылась. Из аванложи вышел человек Лет двадцати, с зелеными глазами; Меня он принял будто за другого, Пожал мне руку и сказал: "Покурим!" Как сильно рыба двинула хвостом! Безволие - преддверье высшей воли! Последний стыд и полное блаженство! Зеленый край за паром голубым! ВТОРОЙ УДАР Кони бьются, храпят в испуге, Синей лентой обвиты дуги, Волки, снег, бубенцы, пальба! Что до страшной, как ночь, расплаты? Разве дрогнут твои Карпаты? В старом роге застынет мед? Полость треплется, диво-птица; Визг полозьев - "гайда, Марица!" Стоп... бежит с фонарем гайдук... Вот какое твое домовье: Свет мадонны у изголовья И подкова хранит порог, Галереи, сугроб на крыше, За шпалерой скребутся мыши, Чепраки, кружева, ковры! Тяжело от парадных спален! А в камин целый лес навален, Словно ладан шипит смола... "Отчего ж твои губы желты? Сам не знаешь, на что пошел ты? Тут о шутках, дружок, забудь! Не богемских лесов вампиром - Смертным братом пред целым миром Ты назвался, так будь же брат! А законы у нас в остроге, Ах, привольны они и строги: Кровь за кровь, за любовь любовь. Мы берем и даем по чести, Нам не надо кровавой мести: От зарока развяжет Бог, Сам себя осуждает Каин..." Побледнел молодой хозяин, Резанул по ладони вкось... Тихо капает кровь в стаканы: Знак обмена и знак охраны... На конюшню ведут коней... ПЯТЫЙ УДАР Мы этот май проводим как в деревне: Спустили шторы, сняли пиджаки, В переднюю бильярд перетащили И половину дня стучим киями От завтрака до чая. Ранний ужин, Вставанье на заре, купанье, лень... Раз вы уехали, казалось нужным Мне жить, как подобает жить в разлуке: Немного скучно и гигиенично. Я даже не особенно ждал писем И вздрогнул, увидавши штемпель: "Гринок". - Мы этот май проводим как в бреду, Безумствует шиповник, море сине, И Эллинор прекрасней, чем всегда! Прости, мой друг, но если бы ты видел, Как поутру она в цветник выходит В голубовато-серой амазонке,- Ты понял бы, что страсть - сильнее воли,- Так вот она - зеленая страна! - Кто выдумал, что мирные пейзажи Не могут быть ареной катастроф? ДЕСЯТЫЙ УДАР Чередованье милых развлечений Бывает иногда скучнее службы. Прийти на помощь может только случай, Но случая не приманишь, как Жучку Храм случая - игорные дома. Описывать азарт спаленных глаз, Губ пересохших, помертвелых лбов Не стану я. Под выкрики крупье Просиживал я ночи напролет. Казалось мне, сижу я под водою. Зеленое сукно напоминало Зеленый край за паром голубым... Но я искал ведь не воспоминаний, Которых тщательно я избегал, А дожидался случая. Однажды Ко мне подходит некий человек В больших очках и говорит: - Как видно, Вы вовсе не игрок, скорей любитель, Или, верней, искатель ощущений. Но в сущности здесь - страшная тоска: Однообразно и неинтересно. Теперь еще не поздно. Может быть, Вы не откажетесь пройтись со мною И осмотреть собранье небольшое Диковинок? Изъездил всю Европу Я с юных лет; в Египте даже был. Образовался маленький музей,- Меж хлама есть занятные вещицы, И я, как всякий коллекционер, Ценю внимание; без разделенья, Как все другие, эта страсть - мертва.- Я быстро согласился, хоть, по правде Сказать, не нравился мне этот человечек: Казался он назойливым и глупым. Но было только без четверти час, И я решительно не знал, что делать. Конечно, если разбирать как случай - Убого было это приключенье! Мы шли квартала три: подъезд обычный, Обычная мещанская квартирка, Обычные подделки скарабеев, Мушкеты, сломанные телескопы, Подъеденные молью парики Да заводные куклы без ключей. Мне на мозги садилась паутина, Подташнивало, голова кружилась, И я уж собирался уходить... Хозяин чуть замялся и сказал: - Вам, кажется, не нравится? Конечно, Для знатока далеко не товар. Есть у меня еще одна забава, Но не вполне закончена она, Я все ищу вторую половину. На днях, надеюсь, дело будет в шляпе. Быть может, взглянете? - Близнец! "Близнец?!" - Близнец. "И одиночка?" - Одиночка. Вошли в каморку мы: посередине Стоял аквариум, покрытый сверху Стеклом голубоватым, словно лед В воде форель вилась меланхолично И мелодично билась о стекло. - Она пробьет его, не сомневайтесь. "Ну, где же ваш близнец?" - Сейчас, терпенье - Он отворил в стене, с ужимкой, шкап И отскочил за дверцу. Там, на стуле, На коленкоровом зеленом фоне Оборванное спало существо (Как молния мелькнуло - "Калигари!"): Сквозь кожу зелень явственно сквозила, Кривились губы горько и преступно, Ко лбу прилипли русые колечки, И билась вена на сухом виске. Я с ожиданием и отвращеньем Смотрел, смотрел, не отрывая глаз... А рыба бьет тихонько о стекло... И легкий треск и синий звон слилися... Американское пальто и галстук... И кепка цветом нежной rose champagne. Схватился за сердце и дико вскрикнул... - Ах, Боже мой, да вы уже знакомы? И даже... может быть... не верю счастью!.. "Открой, открой зеленые глаза! Мне все равно, каким тебя послала Ко мне назад зеленая страна! Я - смертный брат твой. Помнишь там, в Карпатах? Шекспир еще тобою не дочитан И радугой расходятся слова. Последний стыд и полное блаженство!.." А рыба бьет, и бьет, и бьет, и бьет. ЗАКЛЮЧЕНИЕ А знаете? Ведь я хотел сначала Двенадцать месяцев изобразить И каждому придумать назначенье В кругу занятий легких и влюбленных. А вот что получилось! Видно, я И не влюблен, да и отяжелел. Толпой нахлынули воспоминанья, Отрывки ш прочитанных романов, Покойники смешалися с живыми, И так все перепуталось, что я И сам не рад, что все это затеял. Двенадцать месяцев я сохранил И приблизительную дал погоду,- И то не плохо. И потом я верю, Что лед разбить возможно для форели, Когда она упорна. Вот и все.

Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск, Москва: Полифакт, 1995.

* * *

А. С. Рославлеву Я знаю вас не понаслышке, О, верхней Волги города! Кремлей чешуйчатые вышки, Мне не забыть вас никогда! И знаю я, как ночи долги, Как яр и краток зимний день,- Я сам родился ведь на Волге, Где с удалью сдружилась лень, Где исстари благочестивы И сметливы, где говор крут, Где весело сбегают нивы К реке, где молятся и врут, Где Ярославль горит, что в митре У патриарха ал рубин, Где рос царевич наш Димитрий, Зарозовевший кровью крин, Где все привольно, все степенно, Где все сияет, все цветет, Где Волга медленно и пенно К морям далеким путь ведет. Я знаю бег саней ковровых И розы щек на холоду, Морозов царственно-суровых В другом краю я не найду. Я знаю звон великопостный, В бору далеком малый скит,- И в жизни сладостной и косной Какой-то тайный есть магнит. Я помню запах гряд малинных И горниц праздничных уют, Напевы служб умильно-длинных До сей поры в душе поют. Не знаю, прав ли я, не прав ли, Не по указке я люблю. За то, что вырос в Ярославле, Свою судьбу благословлю!

М.Кузмин. Арена. Избранные стихотворения. 1000 лет русской литературы. Библиотека русской классической литературы. Санкт-Петербург: Северо-Запад, 1994.

Михаил Алексеевич Кузмин родился в Ярославле, детство провёл в Саратове, с 13 лет жил в Петербурге. Волга и Петербург - две родины и две важные темы его творчества.

Родители Кузмина были староверами; русские, «заволжские» корни кузминской поэзии заметили ещё Анненский и Блок . В конце 1890-х - начале 1900-х годов, после глубокого духовного кризиса и путешествий в Египет, в Италию, он много ездит по русскому Северу, изучает сектантские песни, духовные стихи. Определяются его наиболее устойчивые интересы: раннее христианство с элементами язычества, францисканство, старообрядчество, гностицизм.

Три года Кузмин учился в Петербургской консерватории у И. А. Римского-Корсакова; музыка осталась одним из главных увлечений поэта. Сопутствовала она и его вступлению в литературу: написанный свободным стихом цикл «Александрийские песни», принесший Кузмину известность (вошёл в его первый сборник «Сети». М., 1908), создавался именно как песни и романсы. Стилизованная «под XVIII в.» музыкальная пастораль Кузмина «Куранты любви», охотно им исполнявшаяся, была издана вместе с нотами (М., 1910). Кузмин - автор музыки к постановке «Балаганчика» Блока в театре Комиссаржевской. Был связан с Дягилевым, К. Сомовым и другими деятелями «Мира Искусства», театральными кругами; несколько лет (1907-1912) Кузмин - постоянный насельник «башни» Вяч. Иванова . 1905-1909 годы - период подчёркнутого эстетства и дендизма Кузмина. Блок считал их «маскарадными» и надеялся, что Кузмин «стряхнёт с себя ветошь капризной лёгкости». В дальнейшем поэзия Кузмина обретает большую глубину и одухотворённость.

Являясь своим, «домашним» человеком в различных артистических кругах, Кузмин ни с одним из направлений не был связан организационно, охраняя присущую ему художническую независимость. Творчество Кузмина снимает существенную в русской поэзии XX века оппозицию «символизм-акмеизм». Уважение и внимание к предметному миру с ясными и чёткими контурами сделали его учителем акмеистов. Но «мелочи» жизни для него не самоценны, они воплощают милость Божью, которая даётся смиренным. Предметный мир у зрелого Кузмина непременно пронизан горним светом («В капле малой - Божество»). В этом Кузмин - человек позднего символизма. «Вещный» символизм Кузмина и сходен с символизмом Анненского и полярен ему: у Анненского «вещи» объединены с человеком глубоким родственным страданием, общей отторженностью от целой» и заброшенностью в трёхмерный мир, у Кузмина - родственным же, но радостным, благодарным, «францисканским» чувством общей причастности к высшему, духовному началу. Ведущая тема его зрелой лирики (а также и прозы) - путь души через любовь и красоту к духовному просветлению. Душа («Психея») и сердце - излюбленные образы поэзии Кузмина, им сопутствуют образы пути, полёта, лёгкости.

При всей цельности облика автора в кузминской поэзии (не подменяемого «лирическим героем») в нём остаётся противоречие, создающее трудность для восприятия: соединение глубокой религиозности - церковной, обрядовой, бытовой - с дендизмом, эстетством, с пряной и сентиментальной эротикой. Может быть, что-то здесь прояснит автохарактеристика из письма 1901 г.: «Я только прислушиваюсь и звучу как гонг, ударяемый кем-то. Кто я, чтобы придумывать? Я могу придумывать причёски, духи, цвет рубашек, переплёты книг, но духа я не ломаю и не придумываю». Во всём творчестве Кузмина два плана как бы накладываются и пронизывают друг друга: «мелочи» то сквозят глубиной, то совсем затемняют её.

Стихи Кузмина в сборниках 1918-1929 всё более усложняются, становятся герметичны, появляются трагические ноты. Гностическая, оккультная, магическая тематика и многократное взаимоотражение образов-символов разных культурно-исторических планов в поздней лирике Кузмина порой делают её чрезвычайно трудной для прочтения. Но часто при этом сохраняется и «прекрасная ясность». Художественное воздействие достигается самим сочетанием простоты и загадочности: «Чем рассудку темней и гуще./Тем легче лёгкой душе».

Раскованность и изощрённость поэтической формы Кузмина, безграничная свобода выбора тем, слов и звучаний, возможность бесконечных взаимоотражений образов могут ощущаться как некая опасность для поэзии, как предел дозволенного в искусстве. Но в поэзии Кузмина свобода не переходит в произвол, умеряясь вольной покорностью внешнему и внутреннему канону.

Русская поэзия серебряного века. 1890-1917. Антология. Ред. М. Гаспаров, И. Корецкая и др. Москва: Наука, 1993

КУЗМИН, Михаил Алексеевич - русский писатель. Родился в дворянской семье. Печататься начал в 1905. В начале литературного пути Кузмин примыкал к символистам, затем в его творчестве обозначился переход к акмеизму. Поэзия, проза и драматургия Кузмина обращены к чувственно-осязаемому, предметному миру, в изображении которого господствует мотив иллюзорности, зыбкости, непостоянства («Разве меньше я стану любить эти милые хрупкие вещи за их тленность?»). В поэтическом мироощущении Кузмина доминируют черты упадка, увядания культуры: утончённость и изящество, переходящие в манерность, стилизация, обнажающая условный характер реминисценций, снисходительно-иронический взгляд на вещи. Отсюда же - примитивизм образного рисунка, нарочитые «небрежности» слога и ритма, призванные сообщить интонации наивность безыскусной речи. «Дар стиха певучего и лёгкого» (В. Брюсов ) позволил Кузмину заметно раздвинуть ритмичёский диапазон камерной лирики (например, в «Александрийских песнях», написанных свободным стихом). В его творчестве на первый план выдвинут момент «игры», театрального и кукольного представления, «священного фарса» (А. Блок ), что сближало его с художниками «Мира искусства» (К. Сомов, С. Судейкин и др.). В прозаических «жизнеописаниях» Кузмина («Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро», 1919, и др.) острая, занимательная фабула диктуется «капризами судьбы», повинуясь которой герои испытывают множество приключений и метаморфоз. Со временем в стиле Кузмина сгущаются утрировка, гротеск, приёмы т. н. остранения. В поздних произведениях намечаются модернистские тенденции, близкие сюрреализму («Для Августа» , 1927; «Лазарь» , 1928). Переводил из Боккаччо, Апулея, Шекспира, писал по вопросам литературы, театра, живописи.

Соч.: Собр. соч., т. 1-9, П., 1914-18; Нездешние вечера. Стихи, П., 1921; Вторник Мэри. Представление в 3-х ч. для кукол живых или деревянных, П., 1921; Параболы. Стихи. 1921-22, П., 1923; Условности. Статьи об иск-ве, П., 1923; Новый Гуль. Стихи, Л., 1924; Форель разбивает лёд. Стихи. 1925-28, Л., 1929.

Лит.: Блок А. , О драме, Собр. соч. в восьми томах, т. 5, М. - Л., 1962; его же, Письма о поэзии, там же; Иванов Вяч. , О прозе М. Кузмина, «Аполлон», 1910, № 7; Брюсов В. , М. Кузмин [и др.], в его кн.: Далёкие и близкие, М., 1912; Жирмунский В., Преодолевшие символизм, «Рус. мысль», 1916, кн. 12; Зноско-Боровский Е., О творчестве М. Кузмина, «Аполлон», 1917, № 4-5; Голлербах Э., Радостный путник, «Кн. и революция», 1922, № 3; Гумилёв Н. , Письма о рус. поэзии, П., 1923; Эйхенбаум Б., О прозе М. Кузмина, в его кн.: Сквозь литературу, Л., 1924; Цветаева М. , Нездешний вечер, в её кн.: Проза, Нью-Йорк, 1953.

А. Корнеев

Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 3. - М.: Советская энциклопедия, 1963

КУЗМИН Михаил Алексеевич - поэт и беллетрист. Родился в Ярославле в дворянской семье. Детство провёл в Саратове; с 1885 жил в Петербурге, где учился в гимназии, а затем в консерватории. Совершил длительное путешествие в Италию и Египет. По возвращении сблизился со старообрядцами, с которыми ездил в поисках древних икон по северным губерниям. В печати выступил лишь в 1905. Творчество Кузмина знаменует процесс буржуазного перерождения дворянской интеллигенции XX века. Оно выражает собой экспансию в область искусства буржуазно-помещичьего блока эпохи буржуазного подновления царизма (столыпинщина), блока, восторжествовавшего после 1905, стремившегося к всестороннему использованию своего положения, к утончённому наслаждению жизнью, к художественной сублимации своего бытия, к эстетизации своего быта, вариант которого и представляет «кларизм» Кузмина. Отталкиваясь от упадочно-дворянского символизма и импрессионизма, Кузмин противопоставляет им тенденции кларизма. Искусство для Кузмина уже не религиозное священнодействие, как у символистов, а «весёлое ремесло», требующее рационального оформления художественной материи, строгой логической оправданности каждой композиционной детали. Поэзия Кузмина реализует классические принципы раздельности (отчётливости, меры, строя), гармонии, равновесия формы и содержания. Для неё характерны размеренные периоды, господствует классический размер стиха - 4-стопный ямб. Стих Кузмина не напевен; его свободные стихи близятся к разговорной речи, имеют характер интимной непринуждённой беседы. Кузмин выдвигает классический принцип чётких границ жанров: «…в рассказе пусть рассказывается, в драме пусть действуют, лирику сохраните для стихов». Проза у Кузмина вновь приобретает повествовательный характер, ситуация господствует над типажем, нет описания деталей среды, быта, обстановки, если они не необходимы для хода действия. Психологизм вытесняется фабульностью, развитием занимательной интриги авантюрного романа, преобладает изображение внешних событий и предметов. Кузмин восстанавливает начало пластической формы, предметности. Если импрессионизм растворял вещи в потоке ощущений, а символизм изображал их лишь как ознаменования потустороннего, то Кузмин выдвигает значимость вещно-предметного мира самого по себе, самоценность материального, телесного, конечного, в связи с чем в его поэзии большую роль играет натюрморт, «дух мелочей прелестных и воздушных». Психика деклассирующегося дворянина, захватываемого в орбиту буржуазного мира, влекущего, но во многом ещё чуждого, закрепляется у Кузмина также в образах героев его авантюрных повестей (Лебеф, Фирфакс, Элевсипп и др.). Характерные их черты: сильное чувство жизни, всепоглощающая жажда наслаждений, постоянная готовность к авантюрам, но в то же время отсутствие свободного почина, организующей воли, полагания каких-либо целей; действование по чужой воле, пассивное отдание себя потоку случайностей, направляемых роком, влекущих их от мирного старозаветного жития в пёструю смену новой кипучей жизни. Кузмин выражает психологию буржуазного виверства рантьерского типа «буржуазной аристократии» и т. п.

Основным мотивом творчества Кузмина является радостное приятие и утверждение мира в его данности («Всё, что случается, то свято»), беспечное, изощрённое и жадное наслаждение жизнью, тяготение к «земному», «языческому», чувственному («Весёлой лёгкости бездумного житья, / Ах, верен я, далёк чудес послушных, Твоим цветам, весёлая земля!»). Значительное место занимает у Кузмина тема любви, которая трактуется уже не как мистическое переживание в духе символизма, но как чувственная эротика, часто извращённая (апология гомосексуализма в повести «Крылья») и т. п.

Наиболее характерна и значительна стилизаторская линия творчества Кузмина. Он черпает сюжетику и образность из мира александрийской культуры, Рима эпохи упадка, Византии, XVIII века во Франции, Италии, оттоманского Востока и т. д. Особенно показательно его тяготение к XVIII веку, к Рококо. В стихах и пьесах Кузмина часты мотивы и образы пасторали, идиллии, популярной в XVIII веке анакреонтики, мифологические образы, трактованные как изящные украшения во вкусе Рококо, восточная экзотика в духе балетов XVIII века. Перекликаясь с живописью Сомова, художников «Мира искусства», Кузмин погружается в мир арлекинад, фейерверков, маркизов, любовных затей. Его поэзия усваивает лёгкость, жеманность, всезаполняющий дух утончённой эротики Рококо, стилю которого соответствует и палитра эпитетов Кузмина. Наряду с этим главным руслом творчества у Кузмина намечен ряд романов, рассказов, носящих совершенно иной характер («Нежный Иосиф», «Мечтатели», «Тихий страж», «Плавающие-путешествующие» и др.). Здесь изображается современный быт буржуазных дам, чиновников, офицеров, прогоревших дворян, патриархального купечества, старообрядцев и т. д. Эта малозначительная линия творчества Кузмина продолжает традиции романов Лескова, правда, в чрезвычайно опошлённом виде.

Библиография: I. Крылья, Повесть, М., 1907 (изд. 2-е, П., 1923); Три пьесы, СПБ., 1907 (конфискованы); Приключения Эме-Лебефа, Повесть, СПБ., 1907; Сети, 1-я кн. стихов, М., 1908, изд. 2-е (т. I Собр. сочин.), П., 1915, изд. 3-е, Берлин, 1923); Комедии, СПБ., 1909; Первая книга рассказов, М., 1910; Вторая книга рассказов, М., 1910; Куранты любви, Стихи и музыка, М., 1911; Осенние озёра, 2-я кн. стихов, М., 1912; Третья книга рассказов, М., 1913; Глиняные голубки, Стихи, Сочин., т. III, П., 1914 (изд. 2-е, Берлин, 1923); Покойница в доме, Рассказы, Сочин., т. IV, П., 1914; Военные рассказы, П., 1915; Венецианские безумцы, Комедия, М., 1915; Плавающие-путешествующие, Роман, Сочин., т. VI, П., 1915 (изд. 2-е, П., 1923); Тихий страж, Роман, Сочин., т. VII, П., 1916; Антракт в овраге, Рассказы, Сочин., т. VIII, П., 1916; Бабушкина шкатулка, Рассказы, Сочин., т. II, П., 1918; Девственный Виктор, Рассказы, Сочин., т. IX, П., 1918; Вожатый, Стихи, П., 1918; Двум, Стихи, П., 1918; Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро, в трёх кн. (Новый Плутарх, I), П., 1919; Занавешенные картинки, Стихи, Амстердам, 1920; Александрийские песни, Стихи, П., 1921; Нездешние вечера, Стихи, П., 1921; Это, Стихи, П., 1921; Вторник Мэри, представление в 3 ч., для кукол живых или деревянных, П., 1921; Лесок, Лирическая поэма для музыки с объяснительной прозой в 3 ч., П., 1922; Параболы, Стихи 1921-1922, П., 1923; Условности, Статьи об искусстве, П., 1923; Зелёный соловей, Рассказы, Сочин., т. V., изд. 2-е, П., 1923; Новый Гуль, Стихи, Л., 1924.

II. Белый А. , ст. в «Перевале», 1907, №№ 6 и 10; Иванов В. , ст. в «Аполлоне», 1910, № 7; Гуревич Л., Литература и эстетика, ст. «О прозе Кузмина», М., 1912; Жирмунский В. М., Преодолевшие символизм, «Русская мысль», 1916, № 12; Зноска-Боровский Е., О творчестве М. Кузмина, «Аполлон», 1917, № 4-5; Голлербах Э., Радостный путник, «Книга и революция», 1922, 3 (15); Гумилёв Н. , Письма о русской поэзии, П., 1923 (об «Осенних озёрах»); Эйхенбаум Б., Сквозь литературу, ст. о прозе Кузмина, Л., 1924; Горбачев Г., Очерки современной русской литературы, Л., 1925.

III. Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, Л., 1928; Писатели современной эпохи, т. I, ред. Б. П. Козьмина, изд. ГАХН, М., 1928.

Б. Михайловский

Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939

Вокальные композиции

Язык произведений русский Дебют «XIII сонетов» (1904) Автограф Произведения на сайте Lib.ru Медиафайлы на Викискладе

Михаи́л Алексе́евич Кузми́н (6 (18) октября (1872-10-18 ) , Ярославль - 1 марта , Ленинград) - русский поэт и прозаик Серебряного века , переводчик , композитор .

Энциклопедичный YouTube

1 / 5

✪ Владимир КУЗЬМИН - ЛУЧШИЕ ПЕСНИ /Видеоальбом/

✪ Владимир КУЗЬМИН - ИЗБРАННОЕ /ТОЛЬКО ХИТЫ/

✪ Владимир Кузьмин - Я не забуду тебя (Сибирские морозы)

✪ Две далекие звезды

✪ Михаил Муромов - Яблоки на снегу (Песня года 1988)

Субтитры

Биография

Детство

Родился 6 (18) октября (1872-10-18 ) году в Ярославле в семье дворянина, морского офицера в отставке, члена Ярославского окружного суда Алексея Алексеевича Кузмина (1812-1886) и его жены Надежды Дмитриевны Кузминой (урождённой Фёдоровой) (1834-1904). В краткой автобиографии Михаил Кузмин писал, что прадедом его матери был известный французский актёр Жан Офрен , переехавший в Санкт-Петербург во времена Екатерины II . Его дочь Екатерина Осиповна вышла также за мигранта Леоне Монготье, в браке которых родилась бабушка писателя Екатерина Львовна. М. А. Кузмин любил подчеркивать свои французские корни. Родственники по отцу происходили из небогатых дворян Ярославской и Вологодской губерний .

М. А. Кузмин был младшим ребёнком, помимо него в семье было шестеро детей: Варвара (1859-1922), Анна (1860 - не позднее 1922), Алексей (1862 - не позднее 1922), Дмитрий (1865-1895), Михаил и Павел (1876 - не позднее 1884). Когда М. А. Кузмину исполнилось 1,5 года, отца перевели служить в Саратовскую городскую судебную палату и всё семейство переехало на новое место. В 1883 году М. А. Кузмин учится в той же гимназии, где несколько ранее учился Н. Г. Чернышевский . На саратовский период жизни приходятся первые прозаические эксперименты - подражания Гофману .

М. А. Кузмин так описывает своё детство: «Я рос один и в семье недружной и несколько тяжёлой, и с обеих сторон самодурной и упрямой… Я был один, братья в Казани, в юнкерском училище, сёстры в Петербурге на курсах, потом замужем. У меня всё были подруги, а не товарищи, и я любил играть в куклы, в театр, читать или разыгрывать легкие попурри старых итальянских опер, так как отец был их поклонником, особенно Россини … к товарищам я чувствовал род обожания и, наконец, форменно влюбился в гимназиста 7 класса Валентина Зайцева». И ещё: «Мне всё приходит в голову рассказ Новалиса о голубом цветке , о котором мечтал и тосковал Генрих Офтердинген . Никто его не видал, а между тем весь мир наполнен его благоуханием. Не все способны ощущать этот запах, но кто раз его вдохнул, тот не будет иметь покоя в жизни, вечно ища его, фантастического, всесильного, мистического. Где его найдёшь? Быть может, в музыке, может быть, - в любви! И его запах заставляет плакать при палевом закате и пробуждает желание умчаться с птицей далеко, далеко. Ранним детством вдохнул я этот запах, не знаю, на радость или горе! И всё, как стая чаек, вьются воспоминания без конца. И всё из догимназического детства... Я вообще мало знал ласки в детстве, не потому, чтобы мой отец и мама не любили меня, но, скрытные, замкнутые, они были скупы на ласки. Мало было знакомых детей, и я их дичился; если я сходился, то с девочками. И я безумно любил свою сестру, не ту, что теперь в Петербурге, но другую, моложе её. Она была поэтическая и оригинальная натура. Говорили, что она странная и причудливая девушка; по-моему, она просто была с искрой божией и знала о голубом цветке. Она обожала Гофмана и закаты. У неё был талант для сцены, и раз я слышу ночью, что она говорит; я тихо подошёл к двери и вижу, что Аня стоит с тихой улыбкой в мантии из красного платка и говорит слова Гермионы в последнем акте „Зимней сказки “ Шекспира . Тихой, синей отрадой повеяло на меня. Утром я начал ей говорить, что запомнил из вчерашнего; конечно, должен был признаться, что я подслушал; тогда она дала мне Шекспира. Ты знаешь ли чтения ночью, когда весь в жару и трепете пожираешь запрещённые страницы, полные крови, любви, смерти и эльфов, а ночь, как чёрная лента, тянется долго, долго? Потом скоро мне позволили всё читать. Тёмные зимние вечера у печки, когда я зачитывался Гофманом! И потом наяву я грезил и вечерними колоколами в Вартбурге и Нюремберге… Я не любил игр мальчиков - ни солдат, ни путешествий. Я мечтал о каких-то мною выдуманных существах: о скелетиках, о смердюшках, тайном лесе, где живет царица Арфа и её служанки однорукие Струны. Когда я говорил об этом детям, они смеялись… Первая музыка была, конечно, Вебер , Россини и Мейербер , милая музыка 30-ых годов. Особенно я любил „Barbier de Séville “, „Huguenots “, „Frei-Schütz “...» .

Санкт-Петербург

Гимназия

М. А. Кузмин. Ок. 1890 г..	Г. В. Чичерин . 1900-е г..

М. А. Кузмин поступил в Восьмую санкт-петербургскую мужскую гимназию (9-ая линия В. О. , дом 8). В 1886 году умирает отец. В это же время М. А. Кузмин познакомился со своим одноклассником Г. В. Чичериным . Дружба с ним и его семьёй оказала на будущего писателя большое влияние. Г. В. Чичерин на многие годы (вплоть до своего отъезда из России в 1904 году) стал его ближайшим другом, а в какой-то степени - поклонником таланта и наставником. Их объединило одинаковое увлечение - музыка и литература, а также ориентация - они оба являлись гомосексуалами. Г. В. Чичерин в этом дуэте был интеллектуалом, а М. А. Кузмин - творческим началом. Именно будущий дипломат расширил кругозор будущего писателя, например, приучил его к философии, итальянской и немецкой культурам .

Уже в гимназические годы М. А. Кузмин начинает много заниматься музыкой, что значительно определило его будущие вкусы в искусстве: «Я начал писать музыку, и мы разыгрывали перед семейными наши композиции. Написав несколько ценных по мелодии, но невообразимых по остальному романсов, я приступил к операм и все писал прологи к „Дон Жуану “ и „Клеопатре“ и, наконец, сам текст и музыку к „Королю Милло“ по Гоцци . Это первое, что я рискнул в литературе. Тогда я стал безумно увлекаться романтизмом немцев и французов: Hoffmann , J. P. Richter , Фуке , Тик , Weber , Berlioz и т. д. меня увлекали страшно» .

На гимназические годы приходятся также интенсивные психологические поиски себя: «В гимназии я учился плохо, но любил в нее ходить, любя заниматься языками, любя своих товарищей. Тут я в первый раз имел связь с учеником старше меня, он был высокий, полунемец, с глазами почти белыми, так они были светлы, невинными и развратными, белокурый. Он хорошо танцевал и мы виделись, кроме перемен, на уроках танцев и потом я бывал у него... С этим же временем у меня совпадает первый приступ религиозности, направленный главным образом на посты, службы и обряды. Рядом же шло увлечение классиками, и я стал подводить глаза и брови, потом бросил.. Одно лето я жил в Ревеле и как Юша вообразил, что влюблен в Мясоедову, так я себя представил влюбленным в Ксению Подгурскую, девочку лет 16 с манерами полковой дамы. Это было наиболее детское из всех приключений. Скоро мы кончили гимназию. Мое религиозное (до того, что я просился в священники, и в гимназии, зная это наряду с несчастной влюбленностью в Столицу, о связи с Кондратьевым и потом с другими уже одноклассниками, надо мною смеялись) настроенье прошло, я был весь в новых французах, нетерпим, заносчив, груб и страстен» .

Консерватория и музыкальная школа

Лето 1891 года после окончания гимназии М. А. Кузмин провел в усадьбе Караул у Чичериных, которые настоятельно советовали ему продолжить свое обучение в Университете . Однако он стоял на своем выборе - и в августе поступил в Петербургскую консерваторию . Его учителями были Н. А. Римский-Корсаков , А. К. Лядов и Н. Ф. Соловьёв . М. А. Кузмин не закончил обучения в консерватории, пройдя три года из семилетнего курса, а потом два года брал уроки у Римского-Корсакова в частной музыкальной школе В. В. Кюнера .

В эти годы М. А. Кузмин сочинял много музыки: романсы на тексты Фофанова , Мюссе , Эйхендорфа , а также оперы «Елена» (на основе «Античных стихотворений» Леконта де Лиля), «Клеопатра» и «Эсмеральда» (по сюжету «Собора Парижской Богоматери » Гюго). Он изучает немецкий и итальянский языки. М. А. Кузмин в это время отдавал предпочтение классическому искусству. Он продолжил знакомиться с французской (Массне , Делиб , Бизе), отчасти немецкой и начал - итальянской музыкой, в частности Верди , Паганини и Палестрина . М. А. Кузмин расширял свои литературные взгляды - французы Мюссе , Пьер Лоти , Гюго , немцы Гофман , Гёте , Гейне , Шиллер , Вагнер , итальянцы Альфьери , Мандзони , а также Ибсен . В отличии от своего друга Г. В. Чичерина он совершенно не интересовался общественной жизнью и политикой .

В годы обучения в консерватории закладывается мировоззрение М. А. Кузмина, его представление «о прекрасной ясности». Он перенимает философское учение Плотина о красоте, проникающей во все сферы жизни будь то высокие или низменные, являющейся уникальной частью бытия, воплощающейся в совершенной любви и через неё преображающей человеческую природу. Настроение этого периода эйфорично и безмятежно .

Однако позже проявляется и переменчивость настроения писателя. Всецело уйдя от жизни в искусство он прекрасно осознает свое положение, у него мало друзей. М. А. Кузмин приходит к мысли о принципиальном одиночестве художника, который ради своего призвания изолируется от общества: «Чистое искусство зарождается и завершается в своем собственном замкнутом, оторванном от всего мира круге с особыми требованиями, законами, красотой и потребностями, как мир больного и безумца (хотя бы и идеальный и стройный, но в своей обособленности и отвлеченности безумный)» .

В 1893 году М. А. Кузмин познакомился и влюбился в офицера конного полка князя Жоржа, который был на 4 года его старше. Это стало началом серьезного романа. Однако в 1894 году поэт впал в душевный кризис - из-за неприятия себя как гомосексуалиста, разочарования в консерватории он совершил попытку самоубийства, выпив лавровишневых капель , однако потом испугался и разбудил мать, его спасли. В итоге М. А. Кузмин покидает консерваторию. Весной-летом 1895 года М. А. Кузмин вместе с князем Жоржем уехали в путешествие в Грецию и Египет, побывав в Константинополе , Афинах , Смирне , Александрии , Каире , Мемфисе , путешествует по Нилу , посещает пирамиды Гизы . Эта поездка оказывает большое впечатление на поэта. Из Египта М. А. Кузмин вернулся в Петербург, а князь Жорж заехал к родственникам в Вену, где внезапно умер. .

Впоследствии М. Кузмин выступал как автор и исполнитель музыкальных произведений на свои тексты. Определённая известность пришла к нему после его музыкальных выступлений на «Вечерах современной музыки» - музыкального отделения журнала «Мир искусства» . М. А. Кузмин поддерживал дружеские отношения с художниками группы «Мир искусства» . Эстетика мирискусников оказала влияние на его литературное творчество.

Большое влияние на Кузмина оказала юношеская дружба и переписка с Г. В. Чичериным и путешествия по Египту и Италии, а затем по русскому Северу (долгое время Кузмин увлекался русским старообрядчеством).

Творчество Кузмина

1900-е и 1910-е годы

Кузмин - автор сборника критических статей «Условности» и обширного «Дневника», известного уже современникам, но систематически начавшего издаваться лишь недавно. Будучи хорошо образованным, а, помимо этого, деятельным и неравнодушным человеком, Кузмин писал критические статьи на различные темы, связанные с искусством Серебряного века, как то: о прозе, поэзии, изобразительном искусстве, музыке, театре, кино и даже о цирке. Помимо этого он периодически публиковал заметки касательно происходивших в стране общественно значимых событий, хотя надо отметить, что политика интересовала его значительно меньше искусства.

Выступая с поэтическими концертами, Кузмин часто прибегал к музыкальному сопровождению, мелодекламировал (впрочем, негромко), что было тогда в большой моде, а иногда аккомпанировал себе на гитаре. В 1906 г. он написал музыку к постановке «Балаганчика» Александра Блока на сцене театра Комиссаржевской .

Некоторые свои стихи он накладывал на музыку и исполнял их вполголоса как романсы. Наиболее широко был известен его романс «Дитя и роза», несколько раз переиздававшийся нотным издательством «Эвтерпа». Этот романс прочно вошёл в репертуар военного Петрограда и исполнялся многими артистами до конца 30-х годов, а знаменитый в эти годы артист-эксцентрик Савояров откликнулся на него в модном тогда жанре ответа романсом-пародией «Дитя, не спеши» (1915), полным весьма ехидных намёков и передразнивания изнеженного авторского стиля Кузмина-артиста.

Послереволюционный период

В 1922-1923 годах Кузмин был лидером группы «эмоционалистов», и под его редакцией издавался литературный альманах